Я больше никогда не буду ничего писать про что-то остросоциальное, даже мельком.
Катя меня вчера сломала целиком и полностью.
Луис-Дуарте, 250 слов, почти не ангстЛюди умирают каждый день и во всех уголках Земли. Он знает это, как непреложную истину, но от этого не становится легче. Осознание того, что на твоем крохотном уголке погибает намного больше, чем везде, не дает засыпать ночами, и на утро он едва не вырубается прямо посреди поля.
Видели бы его те двадцать тысяч, что приходят сюда каждую игру.
Со временем тренировок становится меньше, а друзей он видит все реже. Им просто страшно выходить на улицу.
- Все хорошо? – спрашивает встревоженный голос на другой стороне.
В Париже конечно лучше, думает он.
- Да, хорошо, – он надеется, что пауза в его ответе не так заметна. - Когда не стреляют.
- Скорее бы вас увезли оттуда, - голос на проводе почти не срывается. – Я волнуюсь за тебя.
Как здесь говорят? Молодцом? Он держится молодцом, мелькает мысль.
- Говорят, в течение недели уедем, - он почти улыбается, когда думает об этом. – Я тебе позвоню, когда мы выберемся.
- Буду ждать. Знаешь, Париж осенью прекрасен, даже дожди не каждый день, по крайней мере, так мне сказал Блез. Прилетай, когда все закончится.
- А в Белу-Оризонти вообще солнечно, - грустно усмехается он. – Я постараюсь, обещаю.
- Знаешь, я молюсь за тебя каждый день. Господь с тобой и кажется, что я тоже, так проще.
- Со мной все будет хорошо, - к горлу подкатывает комок и проходит несколько секунд, прежде чем он продолжает. - Помолись лучше за них.
- Обязательно. Помни, что я жду тебя.
Звонок обрывается, и он не успевает ответить. Он подходит к окну, смотрит на небо и не слышит звуков выстрелов. Господь с ним.
Я больше никогда не буду ничего писать про что-то остросоциальное, даже мельком.
Катя меня вчера сломала целиком и полностью.
Луис-Дуарте, 250 слов, почти не ангст
Катя меня вчера сломала целиком и полностью.
Луис-Дуарте, 250 слов, почти не ангст